Сергей Тимофеев

Знаешь ли ты, друг

June 26, 2010
* * *

Искусство французского кино

Подразумевает автомобиль, разговор на солнце,

Сломанную,  как печенье, судьбу,

Встречу мужчины с не его женщиной,

А потом с женщиной, которая курит натощак.

Должно быть еще много моментов,

От которых таблетка против головной боли

Может раствориться прямо в воздухе.

А в финале, когда у всех появляется какой-то шанс,

Посылают мальчика за вином, а он всё

Тратит на конфетти.

Знаешь ли ты, друг

Что если открыть бутылку кока-колы,

Плюнуть туда, зажать горлышко бутылки

И потрясти минуты две, то на донышке

Образуется как бы серое завихрение,

Которое, как только ты прекратишь движение,

Превратится в небольшую пластмассовую

Модель американского военного джипа

Периода второй мировой, с двумя фигурками

В военной форме – мужчины и женщины.

Об этом мне рассказал буфетчик на базе

Пловцов в Лиепае, которую здесь открыло

НАТО. Это элегантное строение с огромными

Круглыми окнами на берегу моря. Буфетчик

Собрал уже небольшую коллекцию таких

Джипов. Фигурки внутри отличаются только

Позами – иногда они смотрят в разные стороны,

А иногда держатся за руки, в двух машинках

Они даже целуются. Эти модели буфетчик особенно

Ценит. Скоро кончается его контракт и он

Собирается переехать в порт рыбаков и

Художников – в Павилосту, где в купленном

За бесценок несколько лет назад  доме

Он хочет продолжить эксперименты.

Теперь он замолкает и вертит в руках серую

Пластмассу. На ней даже есть клеймо

«Сделано в Китае».

Истины

Я хочу рассказать тебе простые истины,

Открыть тебе важные вещи.

Всегда открывай двери, входи в лифты,

Поднимайся на этажи, проходи по коридорам.

Всегда садись в машины, заводи двигатель,

Если зима, подожди, пока он прогреется.

Всегда трать деньги, но понемногу,

И только изредка трать все, что под рукой.

Летом будет лето, осенью будет осень,

Не тушуйся, не делай ничего, отчего тебе тошно.

Девочки станут девушками, а потом ты заметишь

Их, переходящих улицу за руку с малышами.

Мужчины будут хмуро прикидывать возможности,

А потом действовать по обстановке и часто ошибаться.

Правительства созданы, чтобы падать,

Корабли – чтобы проплывать под мостами.

Но тем не менее огни на том берегу реки,

Никогда, представь себе, никогда не погаснут.

А если они все-таки прекратятся, собери сумку,

Не бери лишнего и покинь город как можно скорее.

Приедешь в новое место, осмотрись, прислонись к дереву,

Можешь закурить, если куришь, постоять, подумать.

Видишь, и здесь пьют вечером чай, а по утрам кофе,

Ругают мэра, ждут перемен к лучшему.

А если есть река, и на той стороне видны огни –

Значит, есть за что зацепиться.

Север

Сижу и спокойно ем водку

В одном заведении на севере города.

У меня полный карман зажигалок,

Могу, что хочу поджечь или погреть руку.

Вот и ты садись, красивое бледное племя,

Располагайся на теплом пятачке судьбы.

Никаких звонков в другие мобильные сети -

Это единственное правило нашей среды.

И она села, и всю дорогу молчала,

Всю дорогу от шести вечера к одиннадцати.

А потом я встал и поблагодарил за вечер -

За время, пространство, движение.

Черное варенье

Ветер спит. Ночь нежна.

Человек устал и хочет ссоры.

Он спешит. Он встает.

Он подходит к черному варенью.

Зачерпнет, подождет,

А потом обратно скинет в банку.

Он устал, стал умней,

Плачет, плачет, тихо-тихо плачет.

Знаешь всё, знаешь всех,

Так чего ты, сердце, еще хочешь?

Зачерпни мне со дна

Черного варенья.

Осада

Генерал Тоскевич

Сдает последнюю позицию

При обороне Себястополя.

Обходит поредевшие ряды бойцов,

Подбадривает короткой мрачной шуткой,

Глядит на всех загнанным гордым стервятником.

Застывшие у пушек сомнения

Молча козыряют командующему,

Бесстрашные прокопченные страхи

Стоят во фрунт.

Армия утра наступает на них с солнцем вместо флага,

Впереди идут юные девы в коротких шортах

И с жестяными банками колы в руках,

Позади медленно движется теплая волна

Понимания, признания, успеха.

Последний отчаянный защитник

Матрос  Депресняк,

Взрывает вместе с собой

Форт Одиночества.

И генерал Тоскевич,

Понимая, что - не продержаться,

Подписывает капитуляцию

В 9 утра по Москве.

Нету больше печалей,

Все - утолены.

Взятые в плен тревоги

Понуро толпятся на бастионах,

Пять минут назад переименованных

В Бастионы уверенности.

На дискотеке

Мы достаточно делали время на дискотеке

Ты худой и я худой и оба еще худее

Пласты значит кидали об нас

Два польских ди-джея

И я тут вышел на середину и врубили такой свет

Что все мои кузнечики чокнулись

И я им говорю: «Кто вас позвал? Кто вас позвал?»

А они удовлетворенно

И тогда говорю мы уж братишка достаточно

Тут делали время

Спичкой не погасить

А он портрет повернул

И смотрит длинно

Много знает, всего видел

Уже

Прямые мы животные

Прямоходящие мы,

Упрямые мы животные,

Ходим и спрашиваем: Пицца? Пицца?

А осень ломает лимоны,

И крошит хорошее время,

И мы ветерки, ветерки

Стоим в своих бедных ветровках,

Спортсмены худющей любви,

И новая, новая музыка лишает нас

Всякого, всякого веса,

И мы поднимаемся зайцы, зайцы,

Надувные, красные зайцы

Уже другого типа животные, уже.

Дни ангелов

Ангелы – это очень медленные пацаны

которые курят в кулаки какие-то

шоколадные сигареты.

Они переливают из пустого в порожнее

Там, на небесах.

Облака пахнут ванилью,

Всё так чисто, безопасно, ухоженно,

Как завтрак в самолете,

Стоящем в аэропорту

На вечной стоянке.

Иногда они смотрят старые боевики

И думают, что и они могли бы…

Потом идут куда-то вместе

Немного понуро.

Приходят – а это сад,

Идут под яблони, подбирают

Плоды  с древа познания  добра

И зла. Кусают. Жуют.  Для них

Они безвредны, как и всё остальное.

Проходит день, наступают следующий.

И они снова смотрят боевики по телику

Величиной с небо.

Отель Ритц

Выложенный голубой мозаикой

С путеводными звездами пол SPA-бассейна

И продуманная подсветка

Вместе с шелестом струящейся воды,

Как будто вечно догоняющей саму себя,

Настраивают на философский тон.  Сейчас

Полдень и здесь никого нет, только где-то

В глубине за стеклами мелькает тень

Черноволосой женщины в белом, проверяющей

По-прежнему ли достаточно кристально чистых полотенец

И  банных халатов. Их - более чем. Высокие

Полки до потолка выложены свернутыми

Вафельными рулонами. В то же время они

Лежат не вплотную, вокруг каждого есть пространство,

Ведь и посетители здесь – штучный товар.

Выбравшись из джакузи и насухо вытеревшись,

Ты надеваешь халат, застегиваешь его,

Вставляешь ноги в белые махровые тапки,

И проходишь мимо кожаных лежанок и

Зала для занятий спортом, мимо стеклянных

Полок с разной ерундой для тела и выходишь

К зеркалам и лифту. Раскрываются двери,

Ты вставляешь свою карточку и нажимаешь кнопку

Этажа. Ты живешь на восьмом. 808. Как будто

Зацикленный между двумя вечностями. Ты - потерянный

Участник конференции по сотрудничеству. Компьютер дал сбой

И тебя не выписывают уже третью неделю. Посещаешь

Завтраки, где у тебя есть свой столик, и оставляешь

В номере конфетки уборщицам, молодым светловолосым

Девушкам, отчаянно вежливым и педантичным. Обильного

Завтрака хватает на целый день, а вечером можно перехватить

Кебаб, а потом пойти погонять зайцев на лужайках огромного

Парка. В это время его пересекают почти исключительно

Велосипедисты. Спишь ты хорошо, с закрытыми окнами и

Включенным кондиционером.  Когда они наконец обнаружат

Ошибку, то скорее всего тебе удастся скрыться и лечь на дно.

Лишь бы там была голубая мозаика.

Мужчина с женщиной

Романтика! Романтика! Вбежали они на пароход,

А пароход дал гудок и превратился в поезд, они хвать

За стоп-кран, а это пробка от шампанского, пузырьки

По руке, словно под водой плывут, и тут приходит

Главный капитан и говорит: «Я изучил седые скалы

Надтреснутых хрущовок…» Наверное, патефон проглотил,

Вот и рокочет теперь, бормочет. Ну, не долго они там были,

Побежали целоваться, бегут целуются, удивительные глаза

У них. Романтика! Романтика! Прибегают в огромный город,

Стоит дом, а под ним канава, а в канаве работает такое радио,

И по радио говорят: «Мы перекрыли все каналы связи, мы

Обложили дёгтем магистрали и по канализации пустили

Золотые реки!» Ну, дела. Бросили они в канаву пятьсот спичек

И побежали дальше. А им навстречу птицы низким полетом,

Виноградник на ходу вьёт вокруг них вензеля, мир густым басом

Поет, мычит. Роскошно движется земля, лижет их ветер,

Как лондонский котенок. Да, нашли они потом огниво,

И неохватный клад с большой орешек, и постелили себе

Каштановое дерево, и спать легли, устали от любви,

Мужчина с женщиной, рижанин и москвичка.

Инструкция №4

Не теряй надежду, она плохо ориентируется,

Может, оставь какие-то координаты, прилепи

Жвачку к знаку с кирпичом, нашепчи свой номер

Телефона тонконогой собачонке, отчаянно храброй

И недоверчивой. Купи что-нибудь, потрать

Что-нибудь, заставь двигаться огни светофора.

Кальян Рынды

Рабочий трамвайно-троллейбусного депо

Сергей Рында

пристрастился к курению кальяна.

Сидит на балконе своей пятиэтажки,

обращенном к футбольному полю соседней школы,

смотрит на перебежки пацанов и пускает клубы

импортного дыма (яблочного, мятного, вишневого).

Вчера он пришел в скандинавский  банк,

активно оперирующий в его родной стране,

и сказал клерку, с которым встречался по поводу

кредита на машину: «А вот в исламском банкирском деле

не существует такого понятия как ссуда, лизинг или проценты…»

Клерк посмотрел на него скучным как очередная анкета взглядом.

Теперь машина Сергея стоит в каком-то загоне на окраине,

где рядами пылятся еще сотни отобранных,

вырванных с баранкой из чужих рук автомашин.

А Сергей по-прежнему курит кальян и только хитро улыбается,

когда соседние мужики со своих балконов дразнят его Мустафой.

Работы в депо заметно убавилось, времени – вагон и маленькая тележка,

а табак в посылках с сухофруктами ему присылает его приятель,

пять лет назад переселившийся в Израиль водитель трамвая 6-го маршрута

Борька Вайнштейн. В ответных посылках Сергей шлет ему

странички юмора, вырезанные из местных и российских газет.

Сергей запивает дым яблочным чаем из стеклянного стаканчика.

Созревшие каштаны машут зелеными мошонками на соседнем дереве.

Внизу проходят мамы с детьми.

Приближается вечер.

* * *

Тишина назначает час и место,

Куда явиться мы так и не решаемся,

Но так или иначе оказываемся там,

Войдя совсем в другую комнату или роль.

Тогда некоторое время мы приходим в себя,

А параллельно замечаем, что хозяев нет,

В прихожей разбросаны шарфы и перчатки,

За зеркало заткнуты билеты на какую-то давнюю

Постановку, а в заварном чайнике темно-

Коричневый налет от высохшей жидкости

И мелкий хворост чаинок, переживших себя.  

Кто ты, Авраам Линкольн? Кем ты приходишься

Розе Люксембург? Довезет ли тебя поезд

До станции, утонувшей в лопухах и рябине?

Мы глотаем воздух из шкафчиков с посудой,

Из буфетных закоулков и шляпных коробок.

Стены здесь совсем не там, где должны быть.

А люди спят или играют в лото.

Джо Дассен

Джо Дассен входил в каждый дом,

Танцевал с каждой домохозяйкой,

Объяснял каждому уставшему мужчине,

Что еще будут золотые времена,

Там, на Елисейских полях.

Он надевал белые штаны и белые туфли,

Распахнутую на груди рубаху,

Выходил из дома рано утром и не возвращался

До самой глубокой ночи, а иногда

Пропадал и по нескольку суток.

Он пел, и пел, и пел, медленно опуская

Все на свои места, все, что готово было обрушиться

И уже накренилось. Он оборачивал бьющиеся

Вещи, вроде женских сердец, в мягкие шарфы

И косынки. И постоянно протирал пыль на

Всех проигрывателях планеты. В перерывах,

Коротких, слишком коротких, он улетал на Лазурный

Берег, и забегал в море, в леопардовых плавках.

А потом наскоро вытирался, выкуривал сигарету

И быстрым шагом направлялся к личному самолету,

Уже повторяя, проминая губами первые строчки,

Которые становились мякотью всепрощения.


А люди включали проигрыватели, телевизоры,

Радиоприемники, и везде он был нужен.

И даже его смерть никто не принял всерьез.

«Пой, - говорили ему, - пой!» И он, медленный,

курчавый, с бакенбардами, приближался

даже из небытия, и упрашивал, упрашивал:

«Положи свое сердце на место, не
разбивай его».

Назад