Сильное чувство
Время нас окончательно полюбило.
Положило нам в кости соли, раз-
рисовало лбы вертикально. Подарило
тысячу кассет всяких воспоминаний:
немного эротики, немного сентиментальной
жестокости, немного общих мест.
Мы теперь любимцы у времени,
часто ездим на карусели мира, так что
голова кружится и трудно вспомнить,
где ты живешь. Но в конце концов
всегда приходишь домой, там сидит время,
сложа руки, и тихо гордится, тем, как у тебя
все получилось. Замечательный старик Время
обладает повадками младенца. Но иногда,
если не в духе, может задушить тебя полотенцем.
Главное, не пытаться найти с ним общий язык,
оно не любит пристальных взглядов и
увеличетального стекла. Игнорируйте время,
танцуйте, сколько хочется, покупайте сласти.
Как сказал мудрец: «Счастье начинается
с точки кипения зубной пасты.» И пусть желтые
штуки раз в год падают с неба. Пусть никто
их не хочет, все шевелят ногами, а дворники
жадно заталкивают их в пластиковые мешки.
Быть любимым временем – это сильное чувство.
А кто испытал его, тот обычно молчит.
_
Жду брата
Жду моего брата. Где он идет,
веселый и худой, у кого спрашивает
дорогу, с кем соревнуется в вежливости,
в какие дома заходит переночевать?
Не знаю. Но он шагает в мою сторону,
И в кармане пальто у него есть карта,
которую я прислал ему в новогодней
посылке. Он вышел давно и теперь
здесь весна. В старой школе кто-то
царапает новые зеленые двери именем
девочки из старшего класса. Мой брат
тоже влюблялся не раз в нашем городе,
пока не уехал счастья искать за моря.
Теперь он хочет вернуться. Он выучил
пять языков, узнал, как ремонтировать
автомашины и печь сицилийскую
пиццу. Всему этому он научит меня.
Он придет и мы поужинаем вместе,
выпьем вина под торжественный тост,
Потом он уляжется спать, а наутро
начнет свой длинный рассказ. Брат,
все ближе твои шаги. Я уже поставил
на стол лучшее вино и подготовил
стопку свежих газет. Брат, нашел
ли ты счастье и есть ли это нечто,
чем можно делиться? Брат, как давно
мы не виделись. Я сижу, сжав кулаки,
я ведь мужчина и надо быть тверже.
Кажется, ты сейчас постучишь.
Или ты еще далеко? Но ветер тебе
обязательно в спину, а на карте
одно направление –
северо-запад,
дом.
_
Язык Катерины
Три дня у меня было предчувствие
черного языка. Стояла, молчала,
курила, рассеянно улыбалась,
ничего не говорила маме. И утром
увидела – вот он! Совершенно
черный язык в розовом рту,
восклицательный знак в привычной
физиологической прозе, тревожный
звонок, телеграмма (молния). В ужасе
позвонила в аптеку: «Скажите,
как лечится черный язык?» Любезно
ответили: «Язык человека обычно
немного красный и черный немного.
Это с какой точки смотреть, какую лампу
включить…" Я бросила трубку. Кинулась
в шоке к машине, с места рванула, четыре
часа моталась по городу, разворачиваясь
беспорядочно, руки дрожали, и озарило:
«Есть же друг Доктор! С детства я помню,
как он пил кофе на кухне и говорил
о политике и литературе, подтянутый,
свежий!» Опять к телефону: «Спасите!»
«Спокойно! Скорей приезжай.» Вот
я у доктора, тот достает для наблюдений
приборы из новых металлов, а я уверяю:
«Черный язык мой видно отлично
и так!» Он все равно приближается
с длинной трубой, а я открываю рот.
"О-о-о!» – с уважительным ужасом он отступает.
Чернота черного языка абсолютно конкретна.
Но доктор испугу не сдаст бороды и привычек.
«Утомление, стрессы и творческий поиск,
вот что виной черноты, но таблетки
помогут нам, белые, стойкие в цвете своем».
Выпила пригоршню химии, села в машину,
дома свалилась в постель и уснула. Встала
на утро, глянула в зеркало – он! Розовый мой,
незабвенный! Ворочается, нежится в утреннем
свете. «Доктор, спасибо!» – я позвонила,
но маме все равно ничего не сказала.
Скрытной я стала, успев повзрослеть.
Вообще говорить теперь стала я меньше,
я как-то не уверена в цвете своего языка
и боюсь в глазах собеседника узнать отражение
черной полоски, плоти упорной, чужой.
_
Йоахим, голландец
Теперь за кружкой пива
в известном заведении «Сто сестер»
он спешит всем признаться,
что хотел бы покинуть континет
как можно скорей.
Остров бы ему подошел
с холодной башней маяка
и камнями в птичьем помете,
с лесом и озером, крохотным,
но бездонным. А еще
ему нужна была бы красная «Хонда».
Он водрузил бы ее над обрывом
и камешками пулял в надменные стекла,
а иногда забирался бы на переднее сиденье
и слушал радио, хрустя рисовыми крекерами.
В последних новостях повторялись бы
одни и те же имена, и иногда он засыпал бы
прямо в кабине, а не в жилом отсеке маяка,
там, где бы он подвесил гамак между
больших китайских фонарей из папиросной бумаги,
расписанных тушью. Вообще ему бы нравилось
разглядывать все эти иероглифы, но он никогда бы
не пытался отгадать, что они означают
на самом деле. И он не писал бы
стихов и не рисовал акварели - разве стоит
ради этого уезжать с континета,
где есть такие заведения как «Сто сестер»
и такие друзья, как мы.
_
Отсчет зимы
Жители ночи
договариваются между собой
с помощью столбиков пара.
В ресторане, пользующемся
дурной славой, толстые
полубандиты кормят себя
и таких, как они. Видимо,
я ничего здесь не люблю,
кроме оставшихся впадин,
отрезков, заколоченных
парков, остановок в лесу.
Я испытываю недоверие
к людям, к аэропорту, мостам,
джазовым концертам, переменам
погоды. Пусть лучше будут ангелы
полуистлевшие, как на разгроме
фотоархива. Или крымские ящерицы
в заспиртованных банках. Что еще?
Лета не было, мы одели теплые вещи,
ты ушла к себе, мой телефон изменился,
но я его никому не давал. Я сидел на
последнем этаже, в последней комнате.
А на лестнице дежурил человек
с красным опухшим лицом. В стеклянной
двери была дырка - от пули? От пули.
И одна маленькая девочка пяти лет,
говорила мне по телефону, пока
ее родители не могли подойти, из-за
того, что спорили о деньгах: "Слушай,
а зима навсегда?" Я ей пытался
честно растолковать: “Зима кончается,
когда руки можно зарыть в песок
на пляже, и он поддается, и ты сидишь.
Он еще так сквозь пальцы хрустит."
Тут у нее взяли трубку.
_
Света
Я - Света, я - сигнальный передатчик,
Передаю, что мне 24 года,
Блондинка я и с длинными ногами,
Что я люблю читать журнал «Люблю».
Когда я выпускаю свой сигнал,
Я чувствую, как это происходит,
Как в воздухе разносится сияние
И как включают запасную мощность
Приемники мужчин. Я помню, я росла,
Я строилась, сначала был сигнал
Довольно не уверенный, и слабый,
Потом пришла налаженная четкость.
Теперь меня поймает и мальчишка,
По улице пойдет тихонько рядом,
И может, осмелев, тихонько спросит:
«Скажите, тетя… тетя, вы модель?»
Я – Света, я сигнальный передатчик,
Я радио любви и длинных ног.
Лови меня, прохожий и коллега,
Пока я есть, пока спешит сигнал.
_
Папа и Рамзес
Папа вошел в пирамиду,
Сказал, что она построена неверно.
Долго хохотал над стыковкой
Каменных блоков. Прикорнувший
Рамзес IV взялся было защищать
Своих строителей, но тщетно.
Папа пошатал один блок – пирамида
Затрещала, он перестал – и туристы
Вздохнули облегченно. На закате солнца
Папа и Рамзес IV сидели на верхушке пирамиды,
Пили привезенную русскую водку. Папа
Что-что чертил, объяснял, разбирал
На пальцах. Рамзес поминутно вспоминал
Имя Бога Гнева, а потом, махнув рукой,
Завел какую-то протяжную песню.
Папа слушал, подперев голову рукой
И прислонившись широкой спиной к
Жертвенному алтарю. «Напортачили
Все-таки египетские товарищи», - сказал
Он коллегам по возвращению в Москву.
В институте его ждало еще несколько
Неразрешенных задач. «Все это вопрос времени,
Не более того» - говорил папа, обливаясь
Холодной водой в институтском дворе.
Он стоял там в кедах и черных тренировках.
Около трех он всегда выбегал из прокуренного,
Продуманного здания института и разминался
Тут же во дворе. А потом в ход шла ледяная вода,
И по свету черной изогнутой настольной лампы
В окне его кабинета, который гас где-нибудь около
Полуночи, выключенный решительным щелчком,
Становилось понятно - задача решена. Папа приходил
Домой, когда мы все уже спали, а ужин стоял,
Завернутый в фольгу, на столе. Папа жевал мясо
И думал: «Как там Рамзес, надо будет послать ему
Новогоднюю посылку, пачку печенья, бутылку водки,
Вязаные руковицы...» Рамзес дремал с полузакрытыми
Глазами и в его древних зрачках Луна быстро вращалась,
Составляя светящуюся восьмерку, символ бесконечности.
_
Волны
Ты помнишь, как волны
шатались огромные
по пляжу в поисках выпивки,
их шляпы, их трости, их челюсти бритские
свистели и пена летела пощёчиной
любому заядлому остроумию.
И местные жители
в майках с надписью Love Me
озабоченно
слизывали песок с ладоней,
засев у дорожки вдоль дюн.
Волны вышвыривали нас на песок
не особенно соображая
нашу природу и смысл,
а мы даже рады - почти что
пели, щупая дно пальцами ног,
а потом отлетая в сторону
в брызгах нокдауна. Кожа
вздыхала счастливей.
В зеленом тонет зеленое
и в голубом голубое.
А там где и цвета не разобрать,
тонет все, что попало - осколки посуды
и камни, кожура апельсинов,
комиксы и коробки из-под печенья.
Море - сырая вода,
ест само себя и довольно.
А двуногие мы от счастья кричим,
когда нас мотает туда и сюда
сумасшедшая няня..
_