Мартс Пуятс

MIHCK

July 10, 2002

MIHCK

Как рождается слеза. Может ли кто-нибудь это сказать. Можно ли это сказать, раскладывая журавлей в шкафу. Можно ли это сказать, усаживаясь в раскладное кресло. Я – идиот. Как можно надеяться на ответ в этом здании субтитров. Как. Скажи. Ты. Ты скажи ты зачем растянулся в раскладном кресле. Что ты делаешь и почему не думаешь. Ты – субтитр. Понимаешь субтитр. Я – жеребенок с бесконечно длинным хвостом я бегу сквозь мокрых котов приконченных черепах. Ничего не понимаю. Понимаешь я в Минске. Город – безумие. Страна контрастов. Ты. Можешь ли ты это осознать. Ты, сидящий в раскладном кресле. Я думаю сомнений нет. Город мечты для урлы – карусели, детские горки, трубы качели принадлежат урле. Возьмем например хотя бы этот дом. 12 этажей. Тахта лифта скользит по чихающей аллее по нажатию кнопки этажа.

Контакт
происходит контакт с Минском. paņimaješ ja idiot. я не могу жить в другом месте. эта ржавчина трамваев на моей коже. я недавно мы шли и бежали. я бежал. но так противно бежать потому что. полы рубашки развеваются за мной, и я не знал как делать и подбежал к забору что-то думал а там был ряд колючей проволоки и я остановился замолчал и пошел к человеку с которым мы бежали.

Может я тоже могу выражаться. Когда читаешь нет высказывания. Это молчание. Ņet Ja Hoču Štobi Vi Ņičevo Ņipaņimaļi. Это новый жанр. Я – идиот. Неопсихопатизм. Понимаешь что происходит в рукопожатии. Ты и ты и ты, сидящий на расстоянии рукопожатия, знает ли твое мышление где рождается слеза. Где рождается озеро. Где рождается Родосский колоcс. Ты сидящий в раскладном кресле знаешь ли ты где рождается транспасторализм. где рождается транспасторальное искусство где рождается Минск с его гремящими трамваями.

Стоит ли картина прямо. Уложены ли волосы. Нормальна ли складная жизнь раскладное кресло. Где рождается нормальное искусство. Где НОРМА. Гвоздичная норма. Фабрика нормальных гвоздик. Фабрика свежих помидоров “Красный квадрат”. Участок полусъеденных рыбных костей “Здравствуйте”. Комиссариат отрезанных ног “Юрмала”. Движение задушенных бобров “Бинокль”. Официальный дилер перееханной возни. Хреновзрывающая компания “Кашель”. Огромные буквы
СТЕРЕОВОКАЛИЗ
и маленькое пояснение – смешанный хор глухих. Перемешанный хор запутанный оркестр. Порванная симфония. Сокрушенный струнный квартет оп.5. В окно выброшенная соната. Соната Лунного света звучит так тихо и секундная стрелка затягивается на территорию гвоздик. Я – идиот. Я работаю в объединении по утоплению щенков “Водопад” и не знаю получу ли за следующий месяц зарплату. Куда. Ты идешь. ты идешь в магазин занавесок. Ты идешь в регистрационный пункт кирпичеподобного хлеба а может ты идешь в высшую школу тугого мышления. Иди ты уже видишь что обои держатся на стене, занавески держатся за штанги 12-ый этаж на 11-ом. И Минские рестораны Бистро суперлангзам официанты держатся за принципы гипноматериализма. Не держатся, а придерживаются. Отдыхают опираются чтобы чтобы совершить свое путешествие. Чтобы совершить свой последний забег с препятствиями в королевство бывших в употреблении лампочек. И даже у едущего по улице трактора есть порядковый номер. Даже у идущей по улице старушки есть порядковый номер. Даже у грызущего дерево бобра есть порядковый номер. Но какой – этого никто не знает. Может быть 84. Это знают только чиновники одетые в пестрые цвета листопада, это знают только надзиратели за кочанами капусты. И они улыбаются потому что им принадлежит информация которую все хотят получить. И я тоже хочу, но я не могу надзирать за кочанами. Эта работа самая сложная из всех. В сравнении с ней трансплантация сердца – детская прогулка в детском саду. С этой должностью по уровню сложности могут соперничать только представители поглаживания жирафов. Жираф – наш национальный символ социальных героев. Даже тогда когда звучит гимн и всем надо встать причесать волосы почистить зубы петь и приложить руку к сердцу даже тогда жираф может спокойно лежать в своем складном зоопарке. Жирафов нельзя фотографировать как и любой более или менее священный объект. Нельзя фотографировать площадь Вечной Победы, статую “Ассимиляции“ тоже нельзя и “Парк Бомбардировщиков” нельзя, “Площадь Десантников”, микрорайоны парашютистов. но строже всего запрещается аж 30-ю рулонами законодательства запрещается не только фотографировать но и вставать с левой ноги с кровати 30-ого числа, когда отмечают очередной юбилей
Д Е В А Л Ь В А Ц И И
в честь улыбки Минска. Все – еле двигающиеся троллейбусы червивые груши неоконченные улицы Минска все покрыто пузырящимися освежающими флагами. Так как денежной единице опять добавлено 6 нулей и происходит трогательный переход из миллионов в квинтиллионы. Когда-то прямая побила 9-ый вал теперь 9000000000-ый вал. Служба непоказа районов разрушенных домов и развалин иностранцам на высоте задания. Цех по пошиву гектарных флагов сотрудничает с вышеупомянутой организацией поставляет им флаги и все покрывается.
Но скоро придет вечер. со своими комендантскими часами. В которые ежедневно ловят потом излавливают затем хватают затем заключают затем допрашивают (об этом позже) около 20000 человек. да это и не люди это чудовища выродки проклятые идиоты представьте только себе такое бесстыдство идти по улице в носках разного цвета, перешагнуть рельсу развалившегося трамвая левой ногой. Вы с трудом можете осознать насколько могут быть ужасны люди, которые вовсе и не люди.

В Минске только ОДНОСТОРОННИЕ улицы. Проведен социальный опрос который называют “Гвоздичным” опросом. Был задан вопрос: Отвечает ли новая карусель всем критериям безопасности? Опрошены были швеи гектарных флагов. Ответ: МОЖНО СМЕЛО. И карусель начинает работать рядом с другими развалившимися и поржавевшими каруселями застрявшими между 2надцатиэтажными домами.

Кривые лошади с торчащими гвоздями, пластмассовые жирафы начинают работать.

Понимаешь ты сидящий в белом доме ты собирающийся скоро уходить ехать домой садиться на велосипед с 18 скоростями. Ты понимаешь что по радио рекламируют новое лекарство
ЙОД – АНТИДЕПРЕСС АД17
его советуют но по сути его вводят уже тогда когда идешь в детский сад вместе с прививкой против оппозиционности, вместе с прививкой против самоубийства, вместе с прививкой против поедания хлеба на площади Десантников, вместе с имплантатом “ЖИЗНЬ ТОЛЬКО В МИНСКЕ” это значит что если ты выезжаешь из Минска этот имплантат превращается в огромную гусеницу которая выедает тебе внутренности и тогда превращается в бабочку и улетает обратно в Минск на фабрику вживляемых гусениц “Гусеничная лента”. А самая важная прививка которую делают даже умершему ребенку это так называемая БОЛЬШАЯ ПРИВИВКА которая содержит 6 литров воды. Эта прививка для того чтобы все для тебя было водянистым, чтобы ты ничего не понимал, чтобы у тебя были постоянные усталость и улыбка. Чтобы был эффект. Многие местные ученые работали над созданием эффекта “рыба в воде”, ну вот он и создан. Йод – Антидепресс АД17 хоть и укорачивает жизнь на 50 лет сильно стимулирует работоспособность человека. Какое в конце концов главное назначение человека. Когда-то говорили – читать книги. Ерунда. Главное назначение – строить 12-этажные дома. Каждому человеку за свою жизнь надо выстроить по меньшей мере 12 таких домов и Йод – Антидепресс АД17 это обеспечивает. Человек может все время работать. Принимая этот Йод не хочеться есть и пить ничего не хочется хочется только строить дома. Есть две организации которые ведут учет домов “Стахановец” и “Новострой”. Обе конторы находятся на улице Молниеносной войны на 12-ом этаже. Потому что других этажей совсем нет. Нет других улиц. Ничего нет. Вообще много чего нет.
_

MIHCK 2

Чувствую, что Белоруссия исчезает. Что остается только свинец каштанов.

Что новая ментальность собирается и решает проблемы в кругу друзей, да это вовсе и не проблемы. Только разногласия. Специальные разногласия для поддержания разговора при жизни. Что за жизнь живет в универмаге. А ответ не отвечает. Ответ остался в Белоруссии, а Белоруссия была во мне. Была. Была на моих разбитых жилами шоссе. И никогда больше не будет. Не будет больше Альгерта, не будет Виктара, не будет Вальжины, не будет костра в ночи и белорусских народных песен. Все это осталось в колхозе, а колхоз во мне, а я в Белоруссии.

Темно. Гомельская темнота. Вытереть твердой рукой всю эту новую ментальность, не старую, а новую, которая не понимает Гомеля, которая не понимает даже если я рассказываю. Да что я рассказываю, куда направлен мой рассказ. Я сам не понимаю, сам не понимаю Гомельские рестораны, Гомельский тархун. Линии, которые я чиркнул у себя на руке в Минске, исчезают все больше с каждым разом когда я мою руки. В меня входят УДОБСТВА.

Я в Риге. На Рижском центральном вокзале. В Рижских трамваях. В тени универмага “Центр”. В этой тени ПОП ментальности. И вот, стиль претендует на стиль. В тени солнечных очков, в тени скрещенных ног. АНТИСТИЛЬ. это крик. Крик с 10-ого этажа в Минске. Крик с лоджии через фабрику холодильников “Минск”. Но крик пожирает свинец каштана, под которым поддерживается разговор.

Я руки не мою. Я не мою, но на моей руке появляются скрытые буквы, скрытые слова, скрытые, скрытые, заглушенные стоны, дрожащие губы тополиного пуха, стянутые уголки глаз и слезы, дождь из слез моет мои руки с головы до ног, до асфальта, до рассвета в Минске над подъемными кранами.

Когда в Минске утро, в Гомеле темно. Когда в Гомеле утро, в Минске каштаны цветут. А в Риге все время работает универмаг “ЦЕНТР”. Универмаг “ЦЕМЕНТ”. Но, пока магазин работает, Вальжина смеется своим смехом отчаяния, который отскакивает сам от себя, переходит в радость, что темнее Гомельской темноты, темнее тополиного пуха.

И даже уголек с БЕЛОМОРА падает с балкона 10 этажа – насколько ярче рассвета блестит, теплее лета в тархунном городе.

Но это ничего не значит, не значит ничего, это нули за запятой. Эти умоляющие нули, эту насмешку ценности я отдаю кому-то только потому, что он едет на велосипеде. Ну что это дает, что это дает, что это дает, что дает, дает, дает, дает, дает. Что дает повтор этих слов, если велосипед уже уехал за другой квартал, за угол дома и никогда не узнает, что такое Минск. Остается тлеющая шутка. Лестница, ведущая в туннель. Утренняя тень отбрасывает свежий дождь на ступени, а шаги по ним получают ничто, получают нули. И упавший уголек еще светится хотя бы лучами темноты, шаги сквозь Рижские улицы по утрам не отбрасывают тени. они только. они – символы комфортного менталитета Универмаг Центр. Надо быть. Надо быть другим мгновеньям, надо быть в Минских туннелях, чтобы чувствовать как Белоруссия исчезает. И теперь она действительно исчезает. На ногах еще те же брюки, но уже с другой пылью и ошибками. Та же темень, но сквозь нее струятся кабаки с хмельным запахом.
РУКИ ЧИСТЫЕ
Хорошо. Конец. Конечный гам. Мечты, темные шрамы, все приобретает свою окраску, я тоже, ты тоже, и цветы каштанов тоже, и окна поездов. Слова. Имена. Все это забывается. Как тебя зовут, я забыл. Где Белая Русь, я запамятовал.

Где я живу и стелю постель. Этого я не могу забыть. Что хочешь забыть, не можешь забыть. Нужно только у кого-нибудь спросить – как? где? во сколько?, и улицы откроются, и разбитые шоссе заскользят, и следуй за ними. Но это обычно забывается, забыть это, стряхнуть с тополиным пухом в зените лета. Только спроси – во сколько? идет автобус в Минск. НИ ВО СКОЛЬКО. Как? туда попасть. НИКАК. Что? там нужно делать. НИЧЕГО. Так исчезает Минск. Так исчезают народные песни и дым костров. Они дымятся как шутки, испаряются как тени - - - - - - под сенью деревьев.

Уже смеркается. Магазины закрываются, остаюсь один между собой и дождливым днем. И насмешливый смех. Кто напишет смех тот долго плачет кто плачет когда все видят тот все время смеется и смешливые глаза в которых он. Не надо. Не надо утверждать что все отличается. Не так. Меняет ли тень свой звук будучи в Гомеле, становится ли тротуар шоссе, когда он в Минске. Становится. Становится шоссе становится тенью. Становится сумерками тени, но никогда не свинцом каштана, под которым поддерживают разговор. И разговор живет. Разговора не может не быть, потому как без разговора умирает новая ментальность, она требует речи, требует вереницы ярких мгновений, требует светлого дня и требует коричневых каштанов. Свинец каштанов склоняется над автобусом на Минск. Как? туда попасть. Никак. И автобус пуст, лишь в тени кресел сидит Альгерт с обоженными углем руками.

>> >> >> >> >>

Если я рассказываю это тебе.
Если ты смотришь в окно на распускающиеся почки.
Какое тогда имеет значение где я. Я поеду домой. я чувствую что Белоруссия исчезла и мне больше нечего сказать. Нечего. Шрамы зажили. Темень заросла тополиным пухом. Этим закатным дням не будет продолжения. Я уже действую без них. Без ничего. Без никому нигде никуда он не идет он стоит в самом ЦЕНТРЕ Риги.

Больше ни слова. Больше тишина. Ни одного.

Куда мне спешить. Куда идут рельсы в подземелье. Под Минском где рождается другой Минск Минск можжевельника и рельс.
_


Перевела с латышского Анна Волкова

Назад