Победа number One
Не представляю себе, чтобы отдельно взятый пишущий или любящий или даже понимающий стихи индивидуум или так или иначе (географически, возрастно, идеологически) структурированное сообщество поэтов или людей, с поэзией каким-либо образом связанных, на просторах Родины чудесной (или в прошлом Родины, или в будущем времени далекого прошлого – «чудесной») или иных, даже и англоязычных родин, нашелся бы кто-то, кто не позавидовал бы участникам только что увидевшей свет в Риге антологии «Современная русская поэзия Латвии»; не представляю себе человека, впервые взявшего в руки увесистый, непростительно красивый том в Москве, Вильнюсе, Питере, Кемерове, Риге, Лондоне, Таллинне, Копенгагене, Фергане, Берлине, Краславе, Нью-Йорке, Нью-Гвасюгах – и не выдохнувшего в восхищении: «Во, дают!» Или же: «Во, дают прибалты!» или же еще что-либо подобное. Честь и хвала всем причастным к «проекту», виват всем, кто не пожалел денег – латвийскому Фонду Культуркапитала, благотворительному фонду Риетумбанка, кажется, еще и культурной программе Рижской Думы. Априорно, до чтения, до настоящего взгляда внутрь, в строки и между ними, радует книга, как таковая – в Риге, с ее книжными традициями и типографской славой прошлых веков, дорогого стоят дизайн, как сейчас говорят, то есть художественный замысел и исполнение, бумага, шрифты, зрительное, слуховое (шуршание перелистываемых страниц) и осязательное – на ощупь – впечатление от этого тома. Предвкусие и послевкусие, связанные с этими, названными и неназванными материями, – как от хорошего, да что там хорошего, – эксклюзивного вина. Спасибо.
Теперь об антологиях. Сравнить эту могу разве только с гигантской московской – «Освобожденный Улисс», представившей новейшую поэзию русского зарубежья. Но там составитель несколько надорвался в честной и небезуспешной попытке объять необъятное. В похвалу «Улиссу», впрочем, нужно заметить, что выбор авторов и стихов был достаточно субъективным. Ибо вопрос выбора, отбора из веера бесчисленных возможностей – вопрос для любой антологии центральный. Чем бесстрастней, «объективней» подход составителя, тем хуже для результата. Взялся за антологию – не смей раздавать всем сестрам по серьгам! Всего лучше в таких случаях явные несправедливости, предпочтения и отталкивания, то и другое –вызывающее, сильное, вплоть до страсти. Удача и неудача в этих случаях одинаково ценны и одинаково далеки от принципа «телефонного справочника», равнодушно вмещающего всё и всех подряд.
Самой крупной победой «Орбиты», представившей свой взгляд на современную русскую поэзии Латвии, стала четкость проведенной границы. Справедливы ли составители и авторы, когда, например, на вопрос корреспондента «Культурной Диены» – «Что было до этого? И раньше в Латвии русские писали стихи?» – отвечают, не моргнув глазом: «Нельзя говорить о преемственности. Почти ничего не осталось – ни книг, ни каких-то свидетельств». (С. Тимофеев), «К примеру, Андрей Левкин, редактор журнала «Родник», писал, что его поколение охотно включилось бы в традицию, если бы здесь таковая была». (Артур Пунте)
Слава Богу, несправедливы. (Ну, не начинала «Орбита», не начинал когда-то и сам Левкин на совершенно пустом месте! Незнание предшественников, я бы сказал, не освобождает от того факта, что они были. Предшествовали. Во вступительной статье антологии Сергей Тимофеев называет сами собой напрашивающиеся имена «всероссийского» ранга: Велемир Хлебников, обериэуты, Мандельштам; я бы добавил к ним как минимум молодого Маяковского и Бурлюка, молодого Заболоцкого; да, кажется, и Валерий Брюсов с его знаменитым «О, закрой свои бледные ноги» в этих святцах одной, бледноватой ногой побывал. Если же вернуться в Латвию и Ригу, то Владимир Невский с его переводами из Чака (явление небывалой в ту пору свежести и новизны!), а затем юный (трудно себе вообразить!) выпускник Литинститута Леонид Черевичник с «Зеркальной колыбелью», вошедшей тогда в обиход и латышских читателей, Людмила Азарова с «Сильным латышским акцентом», не один год пробивавшимся через цензурные рогатки, и с переводами из Вациетиса, взбалмошная и без косметики яркая Ольга Николаева... нет уж, я остановлюсь, чтобы неполным перечислением не добавить своей несправедливости к драгоценным несправедливостям «Орбиты»).
Как мне нравится, что эти люди чувствуют себя первопроходцами, начинателями с чистого листа! Невозможно совершить прыжок, ни от чего не отталкиваясь.
Граница
Граница временнáя: 90 годы прошлого столетия, «нулевые» (как обозначает их, не знаю уж, первым ли, С. Тимофеев) – нынешнего.
Граница «внутренняя»: переломные стихи Саввы Варяжцева, рижские поэты круга «Родника», «Третьей модернизации»: Григорий Гондельман, Олег Золотов, Алексей Ивлев, Сергей Морейно, Сергей Пичугин, Максим Супрунюк, Владимир Линдерман. Я бы присоединил к этому списку старшего из «орбитовцев» – Сергея Тимофеева, который к тому же успел побыть автором «Родника». Эти восемь поэтов из 17 – может быть, главное приобретение «Орбиты». Я вот что хочу сказать: левкинский «Родник» и «Орбита» сращены в Антологии, рубежа между ними нет. То ли перед нами «Орбита» в русле «Родника», то ли «Родник», вышедший на «Орбиту». Шучу. Если всерьез – перед нами рижская русская поэзия, не признававшая или вообще не знавшая над собою цензуры. Знаменитые слова Мандельштама, приведенные и в статье Тимофеева – «Все стихи я делю на разрешенные и написанные без разрешения. Первые – это мразь, вторые – ворованный воздух» (безумное количество кавычек и скобок. Что делать. Напомню: блистательную «Четвертую прозу» Мандельштама почти одновременно и впервые опубликовали в Риге «Родник» и «Даугава». Вообще в смысле высвобождения из-под цензурного ига два эти журнала шли какое-то время почти «ноздря в ноздрю»; публикации, связанные с Мандельштамом, Пастернаком, Солженицыным, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, культурологические изыскания Вадима Руднева, Романа Тименчика были востребованы всюду; у «Даугавы» с тогдашним 100-тысячным тиражом были, к примеру, подписчики даже на станции «Северный полюс»), так вот, эти строки, тут же вошедшие в поговорку, нынче звучат не столь внятно, как тогда. С отменой цензуры воздух сделался общедоступным, даже и поэтам воровать его как бы ни к чему, – разрешения ни на что никому и ни от кого не требуется. Литература андерграунда, нашедшая еще в «советское время» впервые легальный, публичный выход на страницах рижского «Родника», воздух еще воровала, «стихи, написанные без разрешения», оставались делом личного риска. Грань, отделяющая принципиально неподцензурные вещи, а также созданное в новые, бесцензурные времена, однако с ощутимым выходом за пределы писаных и неписаных «норм», от печатных текстов предыдущей эпохи, – вот черта, обведенная вокруг состава Антологии (похожей чертой бурсак Хома Брут пытался защититься от клацающей зубами ведьмы-панночки, см. повесть Н. В. Гоголя «Вий»).
Авторы как бы следующего поэтического призыва, в числе которых и составители – Артур Пунте, Александр Заполь, он же поэт Семен Ханин – вписались с полной естественностью в заветный круг; да они его частично сами и очерчивали.
Внутрь этого, в общем-то, ревниво загораживаемого пространства оказались допущены на равных латышские поэты родственного толка. Русские поэты переводили и переводят коллег-латышей, те, в свою очередь, переводят их стихи. Уже почти безотносительно к Антологии скажу: несомненной заслугой «Орбиты» стали эти товарищеские, исполненные достоинства и взаимного интереса отношения с латышскими литераторами. Правда, и тут у них предшественники, ей–богу, были. Сергея Морейно вообще не мыслю себе без переводимых им Кунноса, Рокпелниса, Берзиньша; собственные его стихи и эти переводы буквально переплелись корнями, стеблями, листвой, и захотел бы кто-нибудь – не оторвать.
Оригинально и во всех отношениях замечательно вписаны в книгу латышские и английские переводы представленных в антологии поэтов. Они визуально отделены, не набранные типографским шрифтом, а написанные от руки то в амбарной книге, то на листке школьной тетрадки в клеточку или в линейку; иной раз это карандашная запись, слепой машинописный текст, иной раз выданный принтером листок с набором загадочных символов и цифр, так знакомых прилежным пользователям компьютера. Признаюсь: некоторые английские и латышские переводы помогали мне вчитаться в оригинальный текст! Они близки, даже кажется – порой чересчур близки к оригиналу; с другой стороны, есть авторы, поддающиеся переводу так, словно существование разом на нескольких языках присутствовало уже в замысле.
Word in Motion
«Идеи о концептуальном соединении стихов с видео и аудиоматериалом», принципиальные для литературного проекта «Орбита», в книгу попали рикошетом, но попали. Вкратце: я никогда не хотел бы, «задрав штаны, бежать за комсомолом» (Есенин), но законность и неизбежность перемен, слава Богу, понимаю. Чтобы художнику, поэту оставаться концептуально хотя бы на уровне Леонардо да Винчи и Микеланджело, никуда не денешься, нужно использовать на всю катушку технические достижения своего века. «Я человек эпохи Москошвея», провозгласил Мандельштам. Даже я, грешный, – человек эпохи Интернета. «Орбита» живет в категориях своего времени, немного даже забегая вперед, удачно или нет – решать не нам, а времени.
Стихи
Стихи, включенные в книгу, во всяком случае, в ней уместны. Они уживаются под одной обложкой, перекликаются, состоят в родстве, порой близком, порой отдаленном. Нужно было умереть, совсем недавно, Олегу Золотову, чтобы сделалось понятно, какого размаха поэт жил и мучился рядом. Другие, впрочем, догадались об этом куда раньше. Но и вот: уже сказано не раз, потому что почувствовалось многими: Золотов и его стихи присоединились к сонму рижских легенд. Календарные беспорядки, погибшие на костре ведьмы, сожженные застрелившимся генерал-губернатором пригороды, мальчик Сережа Эйзенштейн, издевающийся над архитектурными завитушками папы, Екабс Казакс в чахотке и босоногий Ирбе, голый Падегс с одетым Калнрозе на самодельной выставке в Верманском саду, Михаил Чехов в русской драме и Шаляпин в опере, Чак, задремавший на рассвете под цоканье копыт. Наконец, Юрис Кунносс, умирающий с похмелья под звездами, латышский и русский «Родник», Олег Золотов.
Золотовские послания к Гондельману, теперь уже видно, несомненная классика. А вот заглянула к нам с Велтой латышская поэтесса Лиана Ланга, увидела антологию, обрадовалась. Открыла на стихах Гондельмана. «О, я его помню совсем молоденьким. Он и его невеста были так изумительно красивы... Он читал мне... Да, вот это стихотворение!»
И неповторимым своим, «инопланетянским» голосом она читает:
Я ночью подслушал как в черных притихших домах
Под плачущий скрип половиц с замиранием сердца
Ходила на цыпочках смерть , как уставшая мать,
Едва спеленавшая на ночь грудного младенца...
Потрясающе, а?»
Несколько мастеров, представленных в Антологии, уже бесспорны. И спорного, благодарение Создателю, здесь хватает. Последнее из перечислений: авторов, которых я до сих пор почему-то не назвал. Ибо случайных имен в Антологии не встретилось. Итак: d.i.85 (Илья Дмитриченко), Виктор Мараховский (Ай, какая «Гренада»! Связь времен все-таки не прервалась, но частично исправилась), Александр Меньшиков, Владимир Светлов, Дмитрий Сумароков, Жорж Уаллик, Лена Шакур (она же одна из переводчиков многих текстов на вполне достоверный английский).
Может быть еще одна победа, здесь достигнутая – издание в целом и каждой частью отсылает ко все более широким констекстам. Провинцией тут не пахнет. Что имеется в виду? Русская поэзия Латвии. Русская (вся) поэзия. Поэзия русской, уже вполне всемирной, диаспоры. Поэзия в ситуации многоязычья, на изломе эпох, при новом великом переселении народов. Наконец, поэзия как таковая, в ее сложных отношениях с современностью, историей человечества, все еще продолжающейся.
И статья Тимофеева, чрезвычайно, я бы сказал, питательная, и комментарии и библиография, не претендуя на научность, задуманы и выполнены, по-моему, безупречно. А фотографии? Один только снимок «О. Золотов в бригаде рижских трубочистов» может развеселить сердце дня на два. Сподобился и автор этих строк оказаться на одной из фотографий. Ищите единственного на всю книгу человека в галстуке.
17 авторов безусловно выведены на орбиту. Прикосновенную, кажется, к космосу и вечности в ее домашнем, людском понимании. Не удержусь – добавлю кусочек прозы, не своей. Из уже упомянутого интервью; Артура Пунте и Сергея Тимофеева расспрашивал Виестартс Гайлитис. Вот что сказал ему Тимофеев. «Поэзия сегодня – совершенный андерграунд. Если музыка и кино взяли на себя некую развлекательную роль, для поэтов все еще важен статус. Они, скажем так, еще не продались. Хотя и покупать, вроде бы, никто не пытался».
Современная русская поэзия Латвии данной антологией отнюдь не исчерпывается, и не надейтесь, – перед нами антология «Орбиты». И в принципе никому не заказано составить другую... другие антологии. С другими поэтами и стихами.
Но они будут уж очень другими.